РЫБАЛКА В ЗАЛИВЕ РУССКИХ

 Рывок был настолько сильным, что миллиметровка больно впилась в палец. Казалось, в глубине кто-то методично и хлестко бил палкой по натянутой, как тетива, леске.

 «Тунец, — сказал Мохаммед. В этот момент его напарник Эрнест вонзил трезубец в мясистую плоть полутораметровой рыбины. Мои восторги по поводу доброго почина были встречены сдержанно — для моих соседей по лодке это была повседневная работа, главное занятие жизни.

Мы обо всем договорились накануне вечером... Догорал костер, у жарких углей, распятые на двух палочках, аппетитно пеклись небольшие рыбешки, пальмовое вино «тема-тема» пенилось в ходившей по кругу большой пластмассовой кружке. Мужчины племени сакалава из деревушки Анкифи, что на севере Мадагаскара прямо напротив занесенного во все туристические справочники острова Нуси-бе, неспешно размышляли над просьбой назойливого иностранца взять его утром в океан. Они выразительно поглядывали на мою фигуру, очевидно, прикидывая вес. Значение этих взглядов я понял несколько позже. Наконец, один из них, «капитан» Мохаммед, без особого энтузиазма кивнул в знак согласия.

Ранним утром, распугивая полусонную домашнюю птицу, я подъехал к пляжу минута в минуту. Меня уже ждали. И вот пирога заскользила по воде. Справа виднелась полоска полуострова Амбату, за ним угадывались очертания острова Нуси-Фали.

«Слишком много воды», — бросил мне Мохаммед. Действительно, вода постоянно просачивалась сквозь щели и через 15-20 минут начала плескаться под ногами. По штатному расписанию мне полагалось бороться с водной стихией. Высушенная половинка тыквы — легкий и удобный черпак — стала моим орудием.

Пока солнце не взошло высоко, Мохаммед направил пирогу ближе к берегу, где на влажном песке четко отпечатались следы побывавших здесь ночью морских черепах. На сравнительно небольшой глубине рыбаки развили большую скорость. Напоминающий желтую муху пучок из волокон сизаля пришелся по вкусу «заппе», так называют на местном наречии более крупную и длинную родственницу селедки.

— «Заппа» нужна нам как наживка, — пояснил капитан. — Будем на нее ловить тунца.

Клевала эта рыба на самодур только тогда, когда пирога шла на полной скорости. Тут-то я понял, что третий человек на борту — обуза, так как грести могут лишь двое. Мохаммед ржавым, но необыкновенно острым ножом вырезал из пойманной «заппы» приманку. Прелюдия к основному лову завершилась, началась охота на тунца.

Мы забросили сразу три закидушки. Позже, поплатившись за неопытность глубокой раной на пальце, я заметил, что мои спутники наматывают леску на весло, а потом перебрасывают ее через кисть. Таким образом удается погасить первый, самый сильный рывок, когда тунец отчаянно пытается сорваться с крючка.

Мы начали ходить галсами между Нуси-Кумба («Обезьяньим островом») и Большой землей, как называют рыбаки Мадагаскар. Стоял полный штиль, двигались исключительно благодаря литым мускулам моих спутников.

Резкое подрагивание лески — и весло моментально отброшено в сторону. Поединок может продолжаться довольно долго. Надо дать возможность добыче глубоко заглотить наживку. Когда цель достигнута, не грех немного передохнуть. Пусть рыба бросается из стороны в сторону и тянет лодку неведомо куда, силы ее убывают, то есть повышаются шансы подвести ее к самому борту, чтобы Эрнест пустил в ход свой страшный гарпун.

Когда клева не было, Мохаммед начинал мерно постукивать веслом по борту. Этот звук, объяснил он, привлекает крупную рыбу. Вспомнив рассказы завсегдатаев подмосковных водоемов, я поделился известной мудростью о необходимости поплевать на наживку для лучшего клева. Мое предложение было встречено с осуждением. Любой плевок, даже на наживку, для кормильца-океана оскорбителен. В его силах перевернуть лодку, лишить добычи, а то и наслать порчу на семью. Отношение сакалава к водной стихии бережно-уважительное. Остатки «заппы» после ловли были не просто выброшены за борт. Они были разрезаны на мелкие и средние кусочки, чтобы "пищи хватило всем — и малой, и большой рыбе», пояснил Мохаммед.                                                                  

Наш капитан встал на ноги и в мгновение ока развернул латанный-перелатанный парус. Лодка — подлинное произведение искусства и воплощение опыта многих поколений мореплавателей — пошла быстрее.

Примерно год ушел у Мохаммеда на сооружение и оснастку главного его богатства и средства к существованию. Судно оснащено тяжелым балансиром, парус натягивается на двух стойках, закрепленных в круглых гнездах на днище. Снизу полотнище крепится концами к балансиру. Конструкция проста, безотказна, позволяет идти в нужном направлении под сильным боковым ветром. В некоторых районах побережья жители покрывают нос пироги мазками крови акулы или черепахи. Для чего? Толкования самые разные: чтобы отпугнуть хищников и привлечь удачу, заручиться поддержкой духов и обрести в нелегком походе мудрость морской рептилии.

После очередного выловленного тунца, брошенного мне под ноги, я, подобно герою бессмертного чеховского рассказа, дипломатично затронул интересующий меня вопрос: «А что, Мохаммед, не шалят ли у вас здесь акулы?» Еще вчера вечером на пляже в Анкифи я обнаружил отрубленную голову огромной белой акулы, а неподалеку валялись длинные полосы мяса хищницы, убедительно свидетельствующие о ее размерах.

Мохаммед повернулся в сторону Большой земли и, указав рукой на обширный залив, произнес: «Их много там, в заливе Русских». Оказывается, мы были почти рядом с местом, где в начале века стояла эскадра адмирала Рождественского, направлявшаяся к своей гибели в Цусимском проливе. Мне показалось, что в жарком мареве полдня я видел серую сталь тяжелых броненосцев, грозные орудия крейсеров, реющие на корме бело-голубые Андреевские флаги. Свое нынешнее название залив получил после визита тех кораблей. Место это, по единодушному мнению местных жителей, гиблое — очень много комаров. Умирали от малярии и русские моряки. Говорят, что даже спустя несколько десятков лет можно было различить на необитаемом берегу около тридцати могил. Однако позже буйный тропический лес поглотил неприметные холмики. Православные кресты остались сегодня лишь на кладбище главного города Нуси-Бе — Эльвиля.

...Тайным надеждам, которых в глубине души я побаивался сам, суждено было сбыться в заливе Русских. Сначала под пирогой пронесся косяк крупных карангов, а затем в воде мелькнула тень. Эрнест объявил: «анцаца», что в переводе с малагасийского означает «акула». Потом удалось разглядеть и желтое брюхо внушительных размеров рыбины. Вспомнилось предостережение из справочника «Природа Индийского океана»: «Лимонная акула достигает двух-трехметровой длины, особенно опасна для человека, так как в поисках добычи может подходить к берегу на глубину до 60 сантиметров». Меланхоличный Эрнест ограничился лишь емким комментарием: «Мясо невкусное».

Время близилось к трем, на дне лодки уже лежало несколько тунцов, молодой эспадон — рыба-меч бессильно уткнулся своим грозным оружием в деревянный борт. Солнце жгло просоленные руки, от долгого сидения и однообразных движений неприятно затекла спина и болела поясница. Очередное напоминание: «Слишком много воды» — звучало для меня как свист хлыста для измученного гребца на галере. Вспомнилась хитрая ухмылка владельца лавки в Анкифи, который благословил меня в плавание, пожелал удачи и... мужества.

Впрочем, программа ежедневного выхода предусматривала еще и своеобразный отдых. Действительно, после продолжительных единоборств с могучими тунцами лов небольших морских окуней представлялся  детской забавой. Бурная поклевка начиналась еще до того, как грузило достигало дна. Вроде ничего сложного: забрасывай и выдавай на-гора, но профессионализм есть профессионализм. Очень скоро я заметил, что у моих напарников рыба, не в пример мне, не срывается. Более того, они умудрялись использовать одну наживку два-три раза, да и на каждого моего окуня они отвечали двумя.

День катился к вечеру. Черпалка из тыквы уже скребла по спинам и чешуе тунцов, окуней и каких-то неведомых экзотических рыб. Лодка заметно осела. Наконец из уст Мохаммеда я услышал долгожданное: «Домой!»

Нам повезло: подул ветерок, пирога неслышно несла нас под парусом к берегу. В этот сумеречный час солнце ласкало склоны Нуси-Кумбы, лучи разливались по широким листьям деревьев бадамье, спускавшихся к самой воде. Мы молчали, погруженные в свои мысли. Еще немного, и днище пироги зашуршало по песку.

Когда выгружали добычу, из-за пальм появился оптовый скупщик, приехавший сюда на разбитом грузовичке из города Амбандза. Начался всегдашний малагасийский торг. Но в этот удивительный закатный час, когда в природе и в душах людей царили мир и гармония, уж больно неуместным выглядел обмен улова на денежные знаки с присущими ему жестами, словами, взаимными упреками. Мне кажется, это чувствовал и Мохаммед. Но вскоре серебристые рыбины перекочевали в кузов машины.

В среднем за метрового тунца можно получить тысячу-полторы малагасийских франков (около доллара). Доход мои напарники делят пополам. У Мохаммеда на руках отец и мать, Эрнест копит деньги на свадьбу. То, что не удается продать, солится и вялится тут же, в деревне. Окуни идут на вечерний ужин, который подается без хлеба, но обязательно с рисом. Наш улов относился к разряду богатых. Но бывает, и очень часто, что океан штормит, косяки уходят от берега и Мохаммед с соплеменниками прячется в хижинах, терпеливо ожидая у моря погоды.

...Взвалив на плечи парус, весла и острогу, мы двинулись в деревню. Прощались уже в темноте. Капитан долго извинялся, а потом попросил таблетку от малярии, деликатно заметив, что «берет в долг». Оказывается, на днях с ним случился приступ и чувствует он себя совсем неважно. Тем не менее, утром следующего дня ребятишки, гонявшие тряпичный мяч меж домов Анкифи, на вопрос, где Мохаммед, дружно указали на океан. Там добывал свой нелегкий хлеб мой знакомый, живущий, как и все мужчины гордого племени сакалава, в ладу с природой, по законам, завещанным далекими предками.

Михаил КОСТИН