Сценарий художественного фильма

МОШЕННИКИ ПЕТЕРБУРГА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДВОЕ

1 СЕРИЯ

ПУТНИК

1.

Осенний вечер. Почтовая карета, запряженная  четверкой лошадей, мчится по направлению к Санкт-Петербургу. Лошади скачут будто бы посреди туманного облака, которое заметно при бледном свете двух каретных фонарей. Осенняя ночь темна и вне круга трепещущего света от фонарей нельзя ничего различить.

Ветер глухо ревет между обнаженных деревьев северного прибалтийского леса и, кажется, то стонет, подобно молящимся душам, то завывает, как тысячи гневных и грозных голосов. Клубы сухих листьев, вздымаемых вихрем, бьют в ноздри и грудь ло­шадей, с испугом поднимавшихся на дыбы; идет частый дождь вперемешку с крупным снегом.

Экипаж въезжает на крутую возвышенность, которая извилисто идет у подножья крутого обрыва. Вдруг мощный заряд дождя и снега плотной массой обрушивается на лошадей и карету. Один фонарь гаснет, кучер теряет шляпу; лошади ржут, останавливаются от страха и пятятся назад.

— Не надо искушать Бога! — испуганно шепчет кучер после минутной борьбы с упрямыми лошадьми.

Читает молитву:

— Боже, милостив буди мне грешному.

Крестится.

Слезает с лошади и подходит к дверцам кареты.

2.

Слуга в ливрее поднимается со своего сиденья и встречается у дверец с кучером. Маленькая кожаная штора слегка приподнимается, а находящийся в карете громким голосом зовет:

— Федя! Федя!

— Я здесь, князь,— отвечает слуга.

— Почему мы не едем? — спрашивает господин.

— Кучер, который имеет высочайшую честь везти вас, князь, находится здесь, возле меня; угодно ли вам спросить его?

— Так почему мы не едем?

— В такую ночь и в такую погоду,— отвечает кучер,— невоз­можно править лошадьми.

— Ничего невозможного нет; стоит только очень захотеть. Садись на свое место, друг мой, и поедем...

— Но лошади не хотят идти.

— У тебя в руках кнут, что же ты не применишь его?

— Не поможет.

— Попробуй.

— Мы сто раз сломаем себе шею.

— Если уж я рискую сломать свою, которая, надеюсь, получше твоей, так твое предостережение ни к чему.

— Вы властны, сударь, сделать из своей шеи, что вам угодно, но у меня есть жена и дети; я хочу спасти свою шкуру.

— Итак, итак, ты не хочешь ехать?

— Решительно.

— Это твое последнее слово?

— Да, это мое последнее слово.

Некоторое время все молчат. Потом незнакомец с удиви­тельным спокойствием говорит:

— Федя, ты еще здесь?

— Здесь, князь.

— У тебя есть деньги в карманах?

— Есть.

— Дай десять рублей кучеру, чтобы он сел на свое место и ехал!

— Слушаюсь, барин.

3.

Слышится металлический звук монет в продолговатом кошельке, который слуга вынул из кармана.

— Эй, приятель! — говорит он кучеру,— протяни-ка руку...

— Зачем?

— А вот я отсчитаю тебе десять серебряных.

— Не нужно!

— Как не нужно?!

— Дайте мне двадцать, дайте сто, я все-таки не поеду!

— Слышите, князь,— говорит Федор своему барину,— он не по­едет даже и за сто серебряных!

— О! Я слышу как нельзя лучше! — отвечает князь.— Остается еще одно средство, и, я думаю, оно непременно подействует...

Штора поднимается. Из кареты мгновенно высовывается рука, которая держит предмет, форму которого из-за непроглядной темноты ночи невозможно различить, и князь продолжает:

— Федя, вот тебе пистолет, размозжи голову этому негодяю, сядь на его место и поезжай рысью.

— Слушаюсь,— отвечает слуга, заряжая хладно­кровно пистолет, отданный ему князем.

Звук взводимого курка производит магическое действие на бед­ного кучера.

— Пощадите! Пощадите! — кричит он вне себя, бросаясь на колени.

Федор приставляет холодное дуло пистолета к виску несчастного, спрашивает, обращаясь к князю:

— Прикажете стрелять?

— Нет, если этот негодяй, наконец, решит повиноваться мне; да, если он еще будет упрямиться, как осел,— отвечает князь.

— Повинуюсь! Повинуюсь! — кричит кучер.— Я сделаю все, что вы хотите.

Одним прыжком он вскакивает в седло и хватает поводья. Кожаная штора закрывается и князь продолжает:

— Федя, наблюдай за этим негодяем! Я непременно хочу приехать в Петербург в эту же ночь.

— Слушаюсь, — отвечает слуга.

Кучер, без ума от страха, пускает лошадей во весь опор, и ка­рета летит по крутизне, раскачиваясь то влево, то вправо.

Карета несется по камням в густом мраке.

Путешественник, которого слуга величает князем, поднимает штору своей кареты, высовывает голову, несмотря на дождь, хлещущий ему в лицо, с удовольствием вдыхает холодный ветер и с наслаждением упивается быстрой ездой.

4.

Около дороги стоит единственный дом. Герб, висящий над дверями, показывает принадлежность хозяев к царскому двору.

В пятидесяти шагах от дома осенние дожди и вода, текущая с холма, испортили дорогу. Крестьяне, ремонтировавшие дорогу, вырыли с одной стороны ее глубокую яму, к которой свозили булыжник и песок. Закончив работу, они поставили на груде камней зажженный фонарь, чтобы предостеречь путников об опасности, но ветер погасил его. Непроницаемый мрак закрывает яму, к которой несется карета. Карета трещит. Лошади мчатся к груде камней и ударяются об нее. Обе передние лошади падают замертво; две другие бросаются в сторону и бьются между оборванных постромок. Карета опрокидывается и разбивается.

Жалобный стон раздается из кареты. Слуга отброшен в сторону на десять шагов. Третья лошадь пытается подняться на ноги, но валится на трупы двух первых. Подседельная, обезумев от страха, освобождается от постромок и тащит за собой несчастного кучера. Рядом находится река, наполнив­шаяся от дождей. Человек и животное исчезают в реке.

— Погибаю! — раздается крик отчаяния.

Шум бури.

5.

Слуга лежит в грязи, шевелится и встает на ноги. Ощупывает себя с головы до ног.

— Черт! Ну и угораздило же нас! Но, слава Богу, я, кажется, в порядке. Только вот фонарь, кажись, под глазом…

Он еще раз проверяет целостность рук и ног. Наконец, вспоминает о князе.

Хромая, он на ощупь направляется в сторону разбитой, кареты.

— Князь,— говорит Федор тихим и взволнованным го­лосом.

Ему никто не отвечает.

— Князь! — повторяет он громче.

В ответ опять то же молчание.

— Может быть, князь вышел из кареты?

Слуга засовывает руку в окно кареты, нащупывает безжизненное тело князя.

— Черт возьми! Бедный князь, кажется, нахо­дится в очень тяжелом состоянии! Посмотрим...

Слуга открывает окно кареты, отрывает кожаную штору и притягивает к себе бесчувственное тело. Окно узкое, и тело может пройти в него с трудом. Слуга удваивает усилия, и его попытки увенчиваются успехом. Князь жалобно стонет, несмотря на глубокий обморок.

— Он жив! Слава Богу!

Слуга заворачивает тело в плащ, кладет на сырую землю, прислонив головой к колесу разбитой кареты.

— Теперь, теперь побыстрее надо найти ночлег. Наверно, князь до завтра не выживет, если пролежит в грязи!.. Посмотрим.

Он осматривается кругом, надеясь увидеть вдали свет. Надежда его не была обманута. В нескольких шагах показался слабый свет, горевший в окне одинокого дома.

6.

— Слава Богу, есть надежда!

Слуга быстро идет в ту сторону, откуда светит огонь, чуть было не падает в яму, ставшую причиной несчастья. У массивных дверей висит тяжелый железный молоток, представлявший собой голову химеры. Федор ударяет им несколько раз. Никто не отвечает на этот призыв. Слуга отходит от дверей и смотрит в окно. Свет пере­двигается на другое место.

— Хорошо. Значит, хозяева еще не спят… А раз не отвечают на стук, значит не хотят отвечать. Слуга возвращается к дверям, принимается стучать сильнее и дольше, чем в первый раз. Слышатся легкие шаги, при­ближающиеся к двери, и женщина, голос которой был молодой и приятный, хотя и дрожавший от волнения и от страха, произносит в узкую форточку дверей:

— Не нарушайте спокойствия обитателей этого честного и мирного дома, ступайте своей дорогой!

Форточка закрывается.

— Ради Бога! Ради Бо­га, выслушайте меня! От этого зависит жизнь двух человек!..

Форточка тотчас снова раскрывается:

— Жизнь двух человек, говорите вы?

— Да, и если вы мне откажете, то, несомненно, будете отвечать за это перед Богом!

— Чего вы хотите?

— Гостеприимства на эту ночь.

— Откуда вы?

— Из замка Синей Бороды, в шести верстах от Колпино.

— Куда вы едете?

— В Петербург.

— Кто вы?

— Слуга несчастного дворянина, карета которого разбилась о груду камней почти напротив вашего дома и который теперь лежит без чувств, в грязи и под дождем посреди обломков своей кареты.

— Как зовут вашего барина?

— Князь Никитенков.

— И вы говорите, что карета этого дворянина разбилась почти напротив нашего дома?

— Я сказал именно это и повторю вновь.

— Не сердитесь на меня за естественное недоверие. Я удостоверюсь в справедливости ваших слов и потом помогу вам, если вам действительно нужна моя помощь.

Форточка закрывается, шаги удаляются по ко­ридору.

7.

На первом этаже раскрывается окно. У окна появляется девушка с факелом, яркий свет которого освещает дорогу на одну секунду и гаснет от ветра. Этой секунды достаточно, чтобы осветить мертвых лошадей и об­ломки кареты. Обитательница дома больше не колеблется. Слышно, как отодвигаются многочисленные запоры. Ключ щелкает в массивном замке и дверь отворяется.

Слуга оказывается лицом к лицу с молодой красивой девушкой, одетой в темное шерстяное платье. Она держит в руке лампу. Взгляд, брошенный ею на слугу, выражает уже не недоверчивость, а участие и сострадание.

— Какая ужасная ночь! Поспешите принести сюда вашего барина; я приму его, как могу, — говорит девушка.

8.

Слуга бросается к карете, берет на руки бесчувственное тело князя и вскоре возвращается в дом. Девушка запирает дверь и задвигает запоры, поворачивается к слуге и говорит ему, делая несколько шагов вперед:

— Идите за мной.

Федор подчиняется. Он находится со своей провод­ницей в длинной и узкой прихожей. Стены голы; каменные плиты покрывают пол; направо и налево — двери.

Девушка открывает третью дверь направо и входит в большую комнату, слуга следует за ней. Она ставит лампу на высокий камин с грубыми скульптурными украшениями, зажигает две свечи, стоявшие в довольно плохом подсвечнике.

— В этом алькове стоит кровать; возле камина лежат дрова; затопите его, приготовьте постель и уложите вашего барина. Я вернусь через десять минут узнать, не нужно ли вам еще чего-нибудь.

Не ожидая ответа и благодарности слуги, девушка берет лампу и выходит из комнаты. Шаги ее слышатся на лестнице, которая ведет на второй этаж.

9.

Комната, в которую входит девушка, средней величины, в ее убранстве, немножко обветшалом, видна роскошь прошлого столетия. Стены обтянуты узорчатой тесненной кожей. Полиня­лый гобеленовый ковер с мифологическими рисунками покрывает пол. Три больших родовых портрета как будто готовы выскочить из своих рам, украшенных гербами. Герб, такой же, как на портретах, повторяется во многих местах между камин­ными украшениями. Стулья — из черного дерева, такие же, как и кровать, с витыми столбами. Вокруг кровати — пышные широкие занавесы из красной шелковой материи.

Под занавесами лежит женщина с закрытыми глазами и полуоткрытыми губами, скрестив руки на груди. Мертвенная бледность ее лица подчеркивается еще сильнее отражением, ко­торое бросается на него необыкновенно яркими занавесами. Жен­щина кажется спящей, но частые судорожные движения губ шепчут прерывистые слова. Страдание видно во всех чертах ее лица, во впалых щеках и в черных пятнах вокруг ее больших глаз. Ее возраст нельзя определить с первого взгляда: ей может быть и около сорока и, может быть, около шестидесяти. Однако видно, что она когда-то была красавицей. Руки ее белые, почти прозрачные, а необыкновенная худоба тела ясно просматрива­ется сквозь одеяло. Она открывает глаза и шевелится в ту минуту, когда молодая девушка входит в комнату и приближается к постели.

— Наталья, где ты была?.. Почему ты оставила меня на такое долгое время? Ты знаешь, что я не люблю оставаться ночью одна.

— Вы, верно, слышали, добрая матушка, как сейчас стучались к нам в дверь, не правда ли?

— Слышала. Это, наверняка, были какие-ни­будь бродяги... а, может быть, воры?

— Совсем нет, добрая матушка, дворянин со своим слугой стали жертвами ужасного происшествия.

— Надеюсь, что ты велела им идти своей дорогой...

— Это было невозможно.

— Невозможно, говоришь ты? А отчего это, позволь спросить?

— Потому что карета этого дворянина сломалась, и сам он ушибся, может быть, очень опасно; он и теперь лежит без чувств.

— Что же ты сделала для него?

— Все, что подсказывала сделать любовь к ближнему: я оказала ему гостеприимство.

— Ты оказала ему гостеприимство?

— Да, матушка!

— Ты оказала ему гостеприимство! Вот как! Впрочем, чему же тут и удивляться? Разве мы не так богаты, что не знаем, куда девать наш доход? Разве у нас нет излишка в хлебе, чтобы питаться, излишка в дровах, чтобы греться? Разве у нас не слишком много масла, чтобы освещать нас? И притом, не прекрасный ли поступок — раскрыть двери для про­хожих и разделить с ними всю эту роскошь или, как ты говоришь, оказать им гостеприимство?.. Гостеприимство! Ха-ха-ха! Вот как! Стало быть, наш дом гостеприимен? А я этого и не знала. Признаюсь, все это мне кажется очень смешным!

— Но, Боже мой! Скажите же тогда, что я должна была делать?

— Она еще спрашивает!

— Да, матушка, я спрашиваю.

— Надо было запереть двери и не впускать этих искателей приключений!

— Вы хотели бы, чтобы этот несчастный умер у наших дверей?

— Умер! Умер! Кто тебе сказал, что он умер бы? Притом, какое нам до него дело? Никто на свете не заботится о том, живы мы еще или умерли... Не будем же и мы заботиться, живут другие или умирают! Будем делать другим то, что они делают нам!.. Это так же поучительно!

Больная в припадке судорожной веселости поворачивается к стене и молчит.

— Бедная матушка! Как она страдает! Как сильно душевные и телесные страдания изменили и испортили ее характер! Бедная моя матушка!

10.

Наталья выходит из комнаты, спускается по лестнице на первый этаж. Она стучится в дверь той комнаты, в которой находятся незнакомцы. Федор бросается открыть ей дверь. В комнате разведен большой огонь. Князь лежит на постели, куда заботливый слуга положил его одетым; глаза больного плотно закрыты, и он не подает признаков жизни.

— В каком он состоянии? — спрашивает Наталья.

— Сердце бьется,— отвечает Федор,— но он все еще без чувств, и я, право, не знаю, как остановить кровь.

— Кровь? — восклицает молодая девушка с невольным трепе­том,— разве идет кровь?

— Посмотрите.

И Федор, вплотную подойдя к кровати, поднимает голову барина. Пурпурная струя действительно пробивается сквозь густые волосы из раны, находившейся повыше затылка. Распростертый на кровати, облитой кровью, Борис не может не вызывать сочувствия. Его бледное лицо оттеняется прекрасными каштановы­ми волосами, несколько приподнятыми по моде того времени, но не напудренными. Ему около двадцати восьми или тридцати лет. Дорожный кафтан из фиолетового бархата с золотой обшивкой и атласный серый жилет обрисовы­вают изящную и гибкую талию. Лосиные панталоны подчеркивают совершенство ног и опускаются в мягкие ботфорты с серебряными шпорами. Ничто не может сравниться с удивительной тонкостью его одежды, с красотою кружев на его жабо и манжетах. Маленькие, аристократической формы руки и ноги, сочетаются с безукориз­ненной красотой лица.

11.

Комната, занятая Борисом, очень высокая и просторная, искусно обита старинными обоями в го­тическом стиле, изображавшими царицу Саба, подносящую подар­ки царю Соломону. Наивный живописец, по рисункам которого сделаны эти обои, вздумал придать большей части персона­жей угрюмый и свирепый вид. Сам Соломон, несмотря на восточный костюм, походит скорее на разбойничьего атамана, нежели на царя, мудрость и красота которого вошли в пословицу; его придворные напоминают отставных солдат, а иерусалимские дамы, все как одна, имеют вид женщин легкого поведения.

Среди этой странной обстановки одна лишь царица Саба имеет тонкие и приятные черты, исполненные прелести и изя­щества. Ее прекрасное и выразительное лицо привлекает внимание. На полу нет ковра. Кровать, стоящая в глубоком алькове, дубовая, с резными украшениями, так же как стулья, и высокий, довольно грубый шкаф. Яркое пламя в камине, свет двух свечей и ма­ленькой лампы освещают это готическое убранство и подчерки­вают мельчайшие детали.

Федор стоит возле кровати. Осторожно приподнимает голову своего барина. Слуге — около двадцати пяти лет. Лицо он имеет открытое. Сквозь грязь, покрывавшую его костюм, виден цвет его красной с золотом ливреи.

Наталья, стоящая в двух шагах от Федора, с ужасом и состра­данием смотрит на страшную рану князя.

По странной игре случая, голова молодой девушки — верная копия царицы Саба. У нее те же белокурые волосы, изумительно густые и вьющиеся от природы, те же темно-голубые глаза, несколько продолговатые, с длинными черными ресницами, тот же овал лица, такие же губы. Словом, Рафаэль, модный живописец того времени, не сумел бы написать портрета более похожего, если бы вздумал перенести на полотно восхитительное личико Натальи. Однако, Наталье всего лишь семнадцать лет, а обоям — более двухсот.

— Боже мой! — говорит слуга.— Я не знаю, право, как остановить кровь. Посмотрите, как быстро течет она! Так мой бедный барин, пожалуй, постепенно лишится сил, а, может быть, и жизни.

— С Божьей помощью поможем ему,— возражает Наталья.

Она отворяет большой шкаф и вынимает широкий кусок тонкого полотна, который подает Федору, говоря:

— Приготовьте бинт и компрессы, а я пока схожу за тем, что нужно...