Я увидел ее
осенью в сквере Санкт-Петербурга. Овальная чаша из серо-фиолетового порфира
была полна сентябрьской воды и крупных пестрых листьев. Где-то, когда-то
повредили ее ножку... Я смотрел на исхлестанное ветрами и дождем изящное
полированное тело чаши и думал о том, какой же яркой была та полоса в жизни
Алтайской Колывани, когда на ее камнерезном заводе появилось из монолитной
глыбы вот это чудо, побывавшее на Всемирной выставке 1862 года в Лондоне, украшавшее
до 1936 года лучший из дворцов России — Зимний.
Колонны,
торшеры, камины, чаши из порфира, яшмы, кварцита для дворцов и храмов Москвы и
Петербурга резали в Колывани по рисункам знаменитых российских архитекторов
Камерона, Кваренги, Андрея Воронихина, Карла Росси. И при этом считалось, что
для колыванских камнерезов нет невозможного. Достаточно нарисовать и заказать,
приписав: «Прошу приказать дать камню лицо». Удивительно точно выражала эта
фраза главное назначение камнереза.
Каторжный
труд и — вечная красота в награду. С 1849 года не покидала зал Эрмитажа
единственная, неповторимая, крупнейшая в мире чаша из зелено-волнистой яшмы —
«Царица ваз». Когда задумывался я о ремесле алтайских камнерезов, точкой
отсчета камнерезного времени для меня было начало работы над «Царицей ваз», а
потом год ее окончания. Так вот, камень на вазу был добыт в 1820 году, а ваза
отправлена в Петербург в 1843-м. Около тысячи бурлаков впряглись в лямки, чтобы
доставить заготовку чаши из каменоломни на завод. Сказать, что перемещался
камень трудно, значит, ничего не сказать. Надо представить себе этот предгорный
край, изрезанный долинами ручьев и речек. Полверсты (около 530 метров) в день —
с такой скоростью скрипели полозья волокуши, вжатые в землю тысячепудовым
камнем. Потом — более двадцати лет работы, полторы сотни лошадей, чтобы
доставить чашу в Петербург, 770 грузчиков, чтобы установить ее в Эрмитаже. А
сколько их, каменных колыванских красавиц, разнесла судьба по белу свету, не
оставив следов. Только легенды.
...Не
думал камнерез Яков Протопопов, отправляясь в 1807 году в Петербург, что
вернется в Колывань нескоро. Доставить чашу, собрать ее и установить — самое
долгое девять месяцев. Еще и поглазеть на столичную публику успеет. Но...
Больше двух лет писала челобитные заводскому начальству безутешная жена Якова,
прося выдать из казны хоть десять рублей на пропитание в счет жалованья мужа,
который «может, и в живых уже не находится». А он был жив и здоров. И уже не в
Петербурге, а в Париже собирал свою квадратную чашу из темно-фиолетового
порфира и ждал Наполеона, чтобы присутствовать при передаче французскому
императору ответного подарка Александра I в честь заключенного Тильзитского
мира. Предание донесло до наших дней подробности встречи колыванского мастера с
Наполеоном. И не только для Якова не бесследно прошло это путешествие. Вдоволь
наслушались его земляки: «Вот у нас в Париже!», «Вот мы с Наполеоном!» — и
прозвали окраину своего поселка, где жил пропавший было без вести камнерез,
Парижем. Она и сейчас так называется.
Истоки
камнерезной Колывани искать надо в 1786 году: уникальное это ремесло на Алтае
уже отметило свое двухсотлетие. В праздничные дни я был в Колывани. Вспоминал
со старожилами о ее славе, об участии завода в Лондонской, Парижской, Колумбийской
и Венской выставках. Припомнили и восторженный отзыв Максима Горького о вещах
из алтайского камня на выставке в Нижнем Новгороде. Но это все история. А что
такое Колывань сегодня?
Помню,
один из местных строительных начальников жаловался на свою судьбу: «В такую
дыру попал! В Колывань загнали». Тогда, чтобы не слушать его мрачного брюзжания,
я решил посмотреть на «дыру», то бишь Колывань, чуть-чуть со стороны. Забрался
на Будку. Так зовут здесь сопку, под которой раскинулся поселок камнерезов,
место самое удобное для обзора окрестностей. С него ловят Колывань в объектив
фотографы, пожелавшие иметь в кадре одновременно и поселок, и плотину, и пруд,
и завод. От завода к сопке с волнами вечернего воздуха долетал неясный звук и
терялся в старых соснах, в березняке. Он не мешал мне, и я долго смотрел на
поселок, на затуманившийся бор, уходящий к багровой от закатного зарева
гранитной скале Очаровательной, к ручью под ней, к полузаросшей дороге, что
ведет к лесному озеру.
Это
сейчас, когда большие алтайские города твердо встали по берегам рек, Колывань
на слабенькой речке Белой кажется глухим углом, захолустьем. А такой ли она
была, когда определялось ее камнерезное будущее!
Из
всего, что осталось здесь неизменным, может быть, плотина более всего говорит о
точности выбора места для постройки завода. Третий век стоит она, упершись
одним концом в гранитное плечо сопки, другим — в оплывший грунт левого берега
Белой. Третий век мимо белых заводских стен несется с шумом падающая с плотины
вода, приводившая в движение сложный механизм первого в мире механического
завода по обработке камня. До сих пор работает станок, созданный в начале XIX
века талантливым по части «механических хитростей» каменодельным подмастерьем
Филиппом Стрижковым.
В
70 километрах от завода, в узком каньоне с крутыми склонами (тягач не пройдет,
вертолет не сядет), сохранилось много огромных монолитных блоков, даже
отесанных прадедами сегодняшних мастеров.
Но...
Так уж складывалась судьба Колывани, что к 50-м годам прошедшего столетия
порастратила она былое умение. Ни один художественный музей страны не ждал уже
колыванских изделий. Давно завод вырабатывает абразивные бруски, гранитные вальцы
для химиков, отделочную плитку, а его художники — пепельницы да запонки.
Твердосплавные и алмазные пилы распускают монолитные блоки прекрасного камня на
мелкие вставочки для ювелирных работ. Заказы на изготовление уникальных крупных
вещей, в общем-то, получают время от времени. Изделия эти и сейчас бывали на
международных выставках — в Японии, Китае, Германии. Но большой популярности
редкие выходы на всеобщее обозрение не принесли. А поиски заказчика безрезультатны,
если нельзя показать товар лицом. Ведь с самого начала камнерезного дела поток
образцов камней с Алтая вызывал ответную волну эскизов и проектов из
Петербурга. Если задумывали какую-нибудь вазу - образец камня перед глазами и
даже размер его.
Недавний
совсем пример. Проектировщики станций Новосибирского метро были озабочены — как
придать оформлению сибирский колорит. Колыванцы, узнав о затруднениях соседей,
повезли им панно флорентийской мозаики, выполненное заводскими мастерами. И
стоило новосибирцам увидеть богатство палитры алтайских камней (и, кстати,
умение мастеров оценить), как предложение завода было принято. Но пока такой
масштабный заказ — 170 квадратных метров мозаики — единственный.
А
Колывань могла бы городам алтайским и самоцветные каменные рубашки шить, и
парки их украшать. Крупногабаритные вещи, мозаика — наиболее перспективное направление
для завода. Есть над чем подумать строителям. Но они, скорее всего, и не знают
о том, что таится в горах Алтая. Поэтому нужна Колывани помощь геологов, которые
определят запасы сырья. Проблем у Колывани не счесть. Ну вот еще одна, важная.
Лицо традиционным колыванским изделиям определяли XVIII и XIX века. Чтобы новые
произведения вписались в современную среду, нужны специальные усилия художников,
дизайнеров, архитекторов. Цель стоит этих усилий — речь ведь идет о судьбе
исторического центра художественного мастерства.