ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ДОМ
"КАРАВЕЛЛА-пресс"
(СТУДИЯ "ФОКУС")
Главная » Статьи » Мои статьи

Огненное письмо

ОГНЕННОЕ ПИСЬМО

 

...Трехстворчатый металличес­кий складень был настолько мал, что Александр поддел его со стола медицинским пинцетом и осторожно положил на крохотную асбестовую до­щечку, затем поднес газовую горелку. Синий луч с ора­нжевым язычком на конце, ударившись о блестящую по­верхность, расплющился, по­светлел и вмиг поглотил се­ребристое изделие. Мастер убавил напор, пламя успоко­илось, стало жиже, и сквозь него проглянул складень. В искусстве финифти огонь — неизменный и постоянный по­мощник художника, потому и зовут это древнее искусство огненным письмом. Немало веков служит оно людям, а лю­ди ему.

Я всегда благоговел перед великим трудолюбием мастера. К счастью, качество это неист­ребимо. Давно я знаю Алексан­дра Геннадиевича Алексеева, много лет уже, но всякий раз, когда оказываюсь в его ма­стерской, слышу его рассказы о своей работе, о проникнове­нии в тайны финифти, вижу, как колдует он с разными порош­ками и эмалями, меня охватывает почти священный трепет. Но впрочем, все по порядку... «Великий князь Андрей Суждальский... створи церковь... и украся ю иконами многоцен­ными... златом и финиптом и всякой добродетелью» - эта запись в Ипатьевской летописи от 1175 года - одно из первых известных письменных упоминаний древнейшего вида рус­ского декоративного искус­ства - финифти, ювелирной эмали. А при археологических раскопках в Киеве в остатках ювелирных мастерских была найдена даже перегородчатая эмаль XI века. Греческое слово «финипт», означающее «свет­лый, блестящий камень», на местной почве, как это часто случается, постепенно отшлифовалось до более удобозвучного «финифть», обретя тем самым мягкость и окатанность и сохранив таинственную непо­нятность чужих звукосочетаний. Татаро-монгольское нашествие надолго - до XV века - прервало жизнь финифти, подобно изразцу и многим другим видам искусства. И уже гораздо по­зже, в XVII веке, расцвели знаменитые промыслы в се­верных городах Сольвычегодске  и  Великом  Устюге,  где перегородчатой эмалью укра­шали церковную утварь, ларцы, кубки, чаши, блюдца. Позднее, в XVIII веке, эмаль засверкала благородным переливом пре­лестных портретных миниатюр в петербургских великосветс­ких салонах - здесь промысел пошел иным, живописным пу­тем: легкая беличья или ко­лонковая кисточка позволяла передавать тончайшие оттенки и светотени, при Академии художеств был даже открыт специальный класс финифти, а над составлением эмалей трудился сам Михайло Ломо­носов.

А вскоре, в том же XVIII веке, центр росписи по эмали пере­местился из новой столицы в древний Ростов Великий, и в этом есть своя симво­лическая закономерность: воз­рожденное древнейшее де­коративное искусство, побро­див по северным русским зе­млям, нашло приют в крае, знаменитом своей тягой к узо­рочью, декоративности в ар­хитектуре, живописи и при­кладном  искусстве, откуда и идет первое документальное упоминание о финифти. В 1788 году ростовские мастера объединились в свой цех - «финифтяную управу». История сохранила имя лучшего мастера того времени - Алексея Всесвятского, а в ростовском музее хранятся его прекрасные миниатюры. Основной продук­цией «финифтяной управы» были маленькие иконки, образ­ки, декоративные вставки для окладов Евангелия, литургичес­кой утвари, чаш, крестов, митр, а также предметы дворянского быта - знаки отличий, табакер­ки, медальоны. Яркие декора­тивные сюжетные вставки на золотом или серебряном фоне окладов, венцов икон смот­релись очень нарядно и богато. Писали по белой эмали глав­ным образом малиновой, крас­новато-сиреневой или корич­неватой краской. Многоцветные миниатюры, требовавшие мно­гократного обжига, ценились выше, но все же были, конечно, значительно дешевле применявшихся ранее для украшения церковной утвари драгоценных камней. Миниатюрки тысячами раскупались богомольцами, приезжавшими в Ростов с его многочисленными церквами и монастырями, вывозились изделия здешних художников и в Троице-Сергиеву лавру, в Киев, Нижний Новгород, Во­ронеж и другие города. В пери­од высшего расцвета промысел вырабатывал до двух с полови­ной миллионов изделий в год. С середины XIX века прочные, не тускневшие от времени ро­стовские эмали завоевывают вначале городского, а вслед за ним и крестьянского покупа­теля пудреницами, ручными зеркальцами, брошами, серь­гами и другими изделиями светского характера. Среди работ этого времени немало высокохудожественных произ­ведений, главным образом ста­вших модными портретов-бро­шей в серой или коричневой гамме. В массовой же росписи преобладали, потакая мещанс­ким вкусам, цветочки, букетики, гирлянды.

Искусство финифти связано со сложной технологией - народ­ное искусство становится тут фактически профессиональ­ным, поэтому работали обычно целыми семьями. Обжигали пластинки в печах, которые топили березовыми дровами. В каждой избе вырабатывались свои производственные сек­реты, которые передавались из поколения в поколение. А пото­мственный мастер Константин Фуртов вопреки принятой тра­диции сохранения производст­венных тайн написал первое и единственное пособие по финифти - «Финифтяное про­изводство», в котором детально изложил весь многоэтапный технологический процесс и дал множество ценных советов. Тетрадь с выписками из него я и увидел однажды на столе Александра Алексеева - было это давно, еще при первой встрече с ним, уже тогда одним из интереснейших мастеров Ростова. Известность продол­жателей древнего промысла связана ныне с фабрикой «Ро­стовская финифть», пятнадцать лет работе на которой отдал и Александр Геннадьевич. Сре­ди множества призов и наград, которыми отмечены произведе­ния сегодняшних поколений мастеров финифти и которые хранятся в фабричном музее, есть и золотая медаль Брюссельской всемирной выставки 1958 года. На фабрике работало и работает немало замечатель­ных художников и ювелиров - Николай Куландин, Александр Хаунов, Лидия Матакова, Иван и Валентина Солдатовы, Борис Михайленко, Владимир Грудинин и другие.

Каждый из них внес свой вклад в развитие финифти, ее тех­ники, материалов, живописных приемов и с полным правом мог стать героем этого очерка. И все же из всех я выбрал для своего рассказа Александра Алексеева. Выбрал, побывав на фабрике, в фабричном музее, побродив по ее цехам и оказав­шись по совету тогдашнего главного художника «Ростовс­кой финифти» Анатолия Зай­цева в каморке под крышей, переоборудованной ее обита­телем, «фабричным алхими­ком» Александром Алексее­вым, в лабораторию. Увидел его доброе, красивое, одухотворен­ное лицо, посмотрел, как само­забвенно ворожит он, не счита­ясь со временем, над своими ступами, пузырьками, весами, самодельными приборчиками, им самим изобретенным инст­рументом, например специаль­ным пульверизатором для нане­сения жидким способом эмали, а затем и стекла поверх рос­писи для ее защиты - ведь толщина росписи всего неско­лько микрон. Увидел его уни­кальное по габаритам монумен­тальное эмалевое панно «Лето» в вестибюле фабрики, услышал его рассказ-исповедь о долгих и трудных творческих поисках и понял, что он, наверное, и есть тот человек, который олицетворяет сегодняшний день ростовской финифти. Потом были и другие поездки в Ростов, новые встречи с Але­ксандром, новые беседы в его еще более крохотной мастерс­кой, которую он устроил уже у себя дома, расставшись с фа­брикой, для  которой  план, увы, дороже искусства. Мы ездили с Александром на пе­пелище его сгоревшей в грозу родной деревни, бродили по ее утопавшим в золоте сен­тябрьских листьев окрестно­стям, собирали подберезовики, нашедшие приют в ту засуш­ливую осень лишь на кочках небольшой болотины под хол­мами, а Александру, впитыва­вшему в себя лесные краски, запахи, шорохи, не терпелось скорее раскрыть этюдник и пе­ренести на холст эту благодать природы. Мы бродили с ним по Ростовскому кремлю, под бе­лыми куполами соборов, плыву­щими вместе с облаками над озером Неро, и мастер с его открытым, бородатым иконо­писным лицом казался мне среди этих белых куполов оча­рованным странником из дале­кого прошлого, одним из уче­ников Алексея Всесвятского, изумленным красотой окрест и потому не заметившим чере­ды прошедших веков. Зачаро­ванный вместе с ним этой красотой, я слушал рассказ Александра Алексеева о себе, о своих мечтах и о финифти. - То, что моя жизнь связана теперь с финифтью, наверное, не случайно, - начал он. - Го­род у нас небольшой, с детства мальчишками мы любили хо­дить в кремль - до урагана 1953 года он был иным, сейчас он отреставрирован, как кар­тинка, а тогда стоял без побел­ки, таинственный, обросший, с трещинами. Я очень любил ходить в музей. Экспозиция строилась не как сейчас - все свободно. Тогда экспонаты ста­вили тесно, близко один к дру­гому, но и умещалось их гораз­до больше. Была богатая ис­торическая экспозиция, и было очень много финифти. Она мне нравилась особенно. Я очень любил путешествовать по окре­стностям, с ночевками, тяга к простору была, к небу, к солнечным лучам. И в этих эмалях я как раз видел эти облака, лучи, манившую голубизну. Я часто думаю сейчас, почему я сразу не потянулся на фабри­ку, почему мой путь к финифти был столь долгим и извилис­тым. Пытаясь ответить себе на этот вопрос, я объясняю это отчасти, вероятно, тем, что в те годы музейная финифть с ее богатством красок, тонкостью рисунка и то, что делали на фабрике, - зеркальца с плос­кой росписью, жесткой графикой - значительно различа­лись. Меня очень притягивала природа, и хотелось быть пей­зажистом. Четыре раза пытался я поступить в Ярославское художественное училище, а на пятый год, в 1962 году, в столи­цу поехал - поступать в Мо­сковское художественное про­мышленное училище имени М. И. Калинина. Поступать мне было трудно: ведь школу я не кончил, после девятого класса пошел в уче­ники слесаря. Рулев Александр Алексеевич стал мне первым настоящим учителем в жизни. Прекрасный слесарь, спокой­ный, милый человек, никогда не рвался в передовики, а до­бросовестно делал свою рабо­ту, был очень требователен к себе и честен, он не терпел никакой небрежности, а я, откровенно говоря, был неряхой, и доставалось мне от него невероятно. Дал он мне азы ремесла, воспитал, и четыре года, проработанные с ним, я считаю счастливейшими дня­ми своей жизни. В нашем роду тяга к механике, конструирова­нию идет давно. Дед по отцу, мельник, настоящий мастер был - спицы для мельничных колес и зубцы для шестерен тесал топором! Отец мой и два его брата влюблены были в ме­ханику, и мне это, по-видимому, передалось. Вот на работе и увлекся я изобретательством, конструированием. Искусство тоже влекло сильно. Рожок пытался сделать, увлекался игрой на домре, на балалайке, на баяне. И все же к краскам тянуло сильнее. Сначала рисовал в своих пу­тешествиях по лесам - я их до того любил, что хотел одно время даже в лесной техникум поступать, потом краски себе купил и носил их в походы в жестяной банке из-под халвы. Помню, на просеке зимой, сидя в сугробе, рисовал. Как банку свою открою, краски меня приковывали, со мной начинало твориться что-то невероятное. Дома, надо сказать, к моей затее относились неодобри­тельно. Художник почему-то представлялся отцу непремен­но пьяницей, погибшим че­ловеком. Но я без красок и холста жить уже не мог. Не поступил бы в училище в пятый раз, поступал бы в шестой, до тех пор, пока бы не попал.

И все же подготовиться к эк­заменам мне как следует не удалось, и сдал я их слабо. На живописное отделение, куда я стремился, одного балла не хватило. Собрался уже ехать домой, а мне говорят, что ты расстраиваешься, иди на ков­ровое отделение, там с твоими отметками возьмут, а потом переведешься на живописное. Ковры мне казались делом женским, но все же поступил. А когда начались занятия, то оказалось, что там преподают и живопись, и композицию, и рисунок, так что переводиться я уже потом и не захотел. Правда, едва не увело меня с пути художника давнее увле­чение музыкой: увидел как-то в училище висящие на ткацких станках домры,  балалайки, взял невольно балалайку, заиг­рал на ней, да так увлекся, что вскоре приобщил к игре еще нескольких студентов, органи­зовал оркестр народных инст­рументов, делал для него об­работки, и вскоре мы играли русские народные песни на концертах в училище. Стал литературой музыкальной все­рьез заниматься, оркестр у ме­ня до двенадцати человек вы­рос, и я уже подумывал о посту­плении в Гнесинское училище. Понятно, что такая раздвоен­ность не шла впрок при заняти­ях живописью, и меня эта неопределенность чрезвычайно угнетала.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, но как-то я сижу расстроенный в общежитии, не зная, что делать, и вдруг ус­лышал прелюды Листа. Сейчас меня больше волнует русская хоровая музыка, а тогда моей страстью были романтики: Ваг­нер, Лист, Шопен. Что-то в моей душе перевернулось, от сомне­ний, нерешительности и колеба­ний не осталось и следа. Наутро я отнес музыкальные инструме­нты и полностью переключился на занятия в училище. Так музыка вернула меня к живопи­си. А когда перед распределе­нием приехал домой, узнал, что на фабрике «Ростовская финифть» требуется художник в экспериментальную группу. Было это в 1967 году. С первых дней работы с финиф­тью понял, что она требует глубоких технологических зна­ний. Пошел в музей, решил покопировать старые миниатю­ры. Скопировал фигуру Еван­гелиста и вижу - не то: в ста­ринной работе глубину, объем­ность чувствуешь, а у меня плоско, как на бумаге. Желание продолжать сразу пропало: эмали не хватает стекловидности. Тогда же и начались мои химические изыскания - нашел ступу, стал стекло растирать, пробовал разные добавки к го­товой эмали. Все свободное время этим занимался. Тайна материала, секреты старых мастеров разжигали  меня, и с тех давних пор мечта раз­гадать их не отпускает ни на день. Она,  можно сказать, и жизнь освещает. Понял я, что, прежде чем над живописью и композицией работать, надо в сам материал вживаться, а затем уже работать над композицией. Ведь старые ма­стера все делали сами от нача­ла до конца. Это правильно. Мастер должен знать, чувство­вать свой материал. Когда сам пластинку откуешь, вырежешь, покроешь эмалью, на ней и пи­сать приятно. Делают ее так: берут тонкую медную фольгу, выколачивают молоточком на , березовом пне, чтобы придать для жесткости слегка выгнутую сферическую форму, а с внут­ренней стороны также наносится слой эмали, чтобы пластина держала форму при нагревании и охлаждении. «Холст» готов, теперь нужно положить на него «грунт», то есть эмаль. Что такое эмаль? По составу то же стекло, родственное обык­новенному оконному: в нее также входят кварцевый песок, щелочь, но есть и различия. В эмаль добавляются селитра, свинцовый сурик, поташ и дру­гие компоненты, прозрачность заглушается трехокисью мы­шьяка. В старину, понятно, все составные части мастер добы­вал сам из природных матери­алов - дробил речную гальку и т. д. В XVIII  веке толкли широко распространенное до революции богемское калийное стекло - по на­званию леса в Чехии. Его растирали в каменной ступе - для нее искали плоский камень, который ставили под крышу в месте, где стекала дождевая вода, со временем делавшая в камне углубление, к которому притирался булыжник-пестик.

Стекло растирали с водой в ка­шицу, потом наносили получив­шуюся наподобие сметаны се­роватую массу на медную пла­стину с лицевой и обратной стороны, затем обжигали на углях в печи. После первого обжига покрасневшая медная пластинка просвечивала сквозь слой стекла. Поэтому наносил­ся еще слой непрозрачной глухой поливы, а затем и третий слой - из тертого молочно-белого бисера, который прида­вал ей молочный глубинный цвет. Еще несколько раз пла­стинка обжигается уже с поло­женной на нее краской, и это, пожалуй, самый ответственный обжиг - нужно следить за тем­пературой, чтобы краска плотно спеклась с эмалью и в то же время не успела вступить с ней в химическую реакцию. «Ростовская финифть» - совре­менное производство, и эмали здесь применяются фабричные, а не готовятся дедовским спо­собом. Но финифть спешки не любит, не прощает ее. Вот и потеряли мы особую прелесть былой глубинности, прозрач­ности изображения. Поэтому стал я сам колдовать над со­ставом эмали. Кварцевые голы­ши прокаливаю в муфеле при восьмистах градусах, кидаю раскаленные в воду, они дро­бятся. В ступке этот чистый кварц растираю до состояния муки, затем добавляю свин­цовый сурик, поташ, буру, сели­тру, соду - все, как в старину, и сплавляю по своему рецепту. То же и с красками. Дулевские краски, которыми пользуются у нас на фабрике, выпускаются не для финифти, а для фар­фора и, как все современные заводские краски, имеют для нас существенный недостаток: живопись выходит суховатой. Раньше чистых элементов было мало, и краски делались из окислов с незначительными примесями. Поэтому у старых мастеров краски были чуть приглушенные, сложные по цвету -менее яркие и броские, нежели современные, и при этом звучали и между собой уживались. Не зря современ­ные художники-реставраторы икон и фресок, восстанавливая утраты, применяют те же пиг­менты, которыми работали Руб­лев и Дионисий. Если попробовать сделать то же нашими красками, то будет резко, жестко. Механически же приглушить их нельзя - полу­чаются загрязненные цвета. Особенно трудно соединить теплые и холодные тона: жел­тые и коричневые - с синими. Мой друг и коллега Николай Куландин задумал как-то напи­сать девушек в старинных сара­фанах, собирающих васильки в поле ржи. Написанные синей заводской краской цветы выпа­дали из миниатюры. Тогда он написал их самодельной, менее броской, составленной по ста­ринке, с черноватым оттенком, и эта роспись смотрелась более цельной.

Но дело тут не только в самих красках. Дело еще в силе тра­диции, вернее, привычки: со­временные мастера идут к фи­нифти от станковой живописи с ее принципиально иным под­ходом к цвету, где лаконичные цвета вообще почти не приме­няются, а смешиваются в самых сложных сочетаниях и бесчис­ленных оттенках. В эмали малый размер диктует иные зако­ны: чем мельче изображение, тем контрастнее и звучнее должны быть краски. Чтобы миниатюра радовала и звучала, цвет нужно класть во всю силу. Старым мастерам делать так было легче и естественнее, потому что к финифти они шли от иконописи с ее приподня­тыми цветами и могли позво­лить себе применить их на эмали.

Поэтому пока у старых масте­ров, я считаю, преимущество перед нами, и требуется боль­шая работа по преодолению и себя и материала. Никто у нас пока, кроме Александра Хаунова и Николая Куландина, не отваживается на лаконичный чистый цвет.

Чем больше я над всем этим размышлял, тем увереннее приходил к выводу, что для искусства финифти нужны как специальные эмали, так и осо­бые краски. Когда я изучал старую финифть в фондах ро­стовского музея, мне попалась на глаза пластина, на которой было видно, как, наложив на желтую краску синюю, получа­ли насыщенный глубокий зеле­ный цвет. Конечно же захоте­лось восстановить краски ста­рых мастеров.

Пробовал я для начала сделать пурпур - так, как его готовили ростовские финифтянщики. Брал хрустальный стаканчик и стеклянным пестиком рас­тирал в нем сусальное золото - два-три листочка в течение дня, до тех пор пока золото не превратится в черновато-фиолетовую пыльцу - мельчай­шие частицы коллоидного золо­та, которые не видны даже в микроскоп. Отдельно на стек­ле курантом (стеклянной проб­кой) - растирал с водой два грамма прозрачной бесцветной эмали в мельчайший порошок, который лопаточкой собирается и вновь растирается уже в хру­стальном стаканчике в смеси с золотом. Смесь постепенно начинает приобретать слабый фиолетовый оттенок. Чем до­льше трешь, тем лучше. Я тер по три дня. Она становится все темнее, темнее, пока не пере­станет внешне изменяться. Но в микроскопе видны отдельные золотые песчинки. Поэтому еще трешь, пока не кончится терпе­ние, - обычно дня два. Затем порошок высыпаешь горкой на кусочек слюды. И на лопаточ­ке - в печь. Щепотка начинает спекаться, пузыриться, потом успокаивается, чуть-чуть садит­ся, и когда она прогреется, примет цвет муфеля - пора вытаскивать. Получается лег­кая, те же два грамма, порис­тая масса. Отделишь от нее чешуйки слюды, а затем надав­ливаешь на горку пестиком, она с хрустом рассыпается на чи­стом стекле, и вновь начинаешь ее растирать в красивый пурпур с теплым коричневым оттенком, после обжига он становится изумительно фиолетовым. Вот так, на два грамма краски - неделя тяжелого труда. Не легче было получить и другие цвета. Зато теперь все пигмен­ты, как и эмали, тоже делаю сам. Хочу теперь довести свою палитру до тридцати - сорока цветов, и всеми можно будет писать в чистом виде, как это делали старые мастера. Технология привела меня к тех­нике лиможских мастеров. Зна­менитые лиможские эмали во Франции расписывались по эмали не красками, а в неско­лько слоев цветными же эмаля­ми. Это очень трудный метод, и лиможские мастера не только расписывали, но и сами изгото­вляли эмали - абсолютно все делали сами, ведь только та­кому мастеру, который тонко чувствует вещество, материал, доступна такая технология. Материал он должен знать от начала, чтобы мог им управ­лять. Применение для росписи эмалей может дать и массу интересных эффектов, я в послед­нее время пытаюсь этот способ освоить и уверен, что до­бьюсь - почему, в самом деле, расписывать пластину,  как плоский холст, и не использо­вать глубинный звучащий слой? Буду окрашивать пигментами эмаль и писать уже цветной прозрачной эмалью. А за счет наложения одного цветового слоя на другой можно палитру расширить невероятно и полу­чить массу богатейших сочета­ний. У меня уже есть несколько композиций, в которых частич­но удалось осуществить заду­манное.

Сила старых мастеров в том, что они поняли природу этого материала - эмали, нашли пра­вильный ход. И нам не нужно открывать заново Америку, а просто учиться у них. Если посмотреть на миниатюру, то все кажется просто: где-то применен штрих, где-то - пунк­тир, тончайшая разработка - во всем найдена мера, и она звучит, как камея. В палехской, холуйской, федоскинской живо­писи очень силен декоративный элемент - в разработке травок, деревца - все взято из приро­ды, но переосмыслено приме­нительно к материалу и форме. Это есть и у ростовских масте­ров XVIII века. Они нашли ту единственную форму художест­венного выражения, которая и сделала их работы произведе­ниями большого искусства. Они нашли форму,  нашли,  как класть цвет активными лако­ничными пятнами, как решать травки, как решать одежду, складки на одежде, все подчи­нено свойствам и возможно­стям материала. Мастера прошлого оставили нам свое творческое завещание - чувствовать, знать мате­риал, быть великолепными ри­совальщиками и живописцами. В живописи они требовали контраста светлого и темного, ярких цветов, точной, тонкой, изящной линии.  На эмали очень трудно рисовать: поверхность гладкая, твердая. Рисуешь не карандашом, а ки­сточкой, кисть нужно вести строго перпендикулярно: чуть наклон - волос выпрямляется, линия сбивается. Много лет отдано финифти, и, чем глубже постигаешь ее, тем сильнее захватывает она, силь­нее манит огромными для ху­дожника возможностями. Осво­ил уже и ювелирную обработку: скань и другие старинные при­емы. А голова полнится новыми идеями. Хочется сделать сюже­ты, навеянные природой и музыкой: Милле и Боттичелли, Вивальди и рожечниками, крестьянской пасторалью, боль­шими деревянными избами, мельницами. В них единение человека с природой, ее восто­рженное восприятие, в них гроза, птицы носятся, пробива­ются солнечные лучи сквозь тучи. Человек любуется и тра­винкой,  и  капелькой росы, и чистотой воды. Хочу передать это радостное восприятие природы на своих миниатюрах, хочу вернуться к работе над большим панно «Лето», вспомнить в нем весь мир своего детства - я его провел в Поречье. Чистое село, чистая река, чистый лес, дере­вушки, церковки вокруг, лодоч­ки, жаркое лето, ребята купа­ются, ночевки в лесу, в грозо­вом поле - все это теснится в воспоминаниях и воображении и просится на эмаль. А иногда хочется и трактор, и колхоз­ника,  и чистый, как птица, белый самолет изобразить. Я уже делал зарисовки в род­ных местах, теперь задача - переосмыслить все это приме­нительно к эмали. Очень люблю и легендарные, исторические сюжеты - тяж­кие времена вражеских нашествий, тревожные облака, на­бат, тревога матери, а кругом прекрасный мир - травы, дере­вья. Хочу сделать и портреты современников с пейзажем. Особая тема, конечно, архитек­тура, прежде всего ростовская. Плывущий в облаках белоснеж­ный ансамбль кремля, церквей, звонниц, панорама Ростова.

...Я слушал Александра Але­ксеева и все больше понимал, почему он  выбрал  в этой жизни огненное письмо, а фи­нифть - его.

Категория: Мои статьи | Добавил: Star (09.06.2010) | Автор: Александр E W
Просмотров: 5929 | Рейтинг: 5.0/109
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:

Форма входа

Категории раздела

Мои статьи [172]

Поиск

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 845