МАЛАХИТОВАЯ ШКАТУЛКА

МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ

«Сидел я на угоре над рекой, песню плел, река мимо бежала, журчала, мне помогала. Мы с рекой в ладу, в согласье живем. Песню плету, узоры песенны выплетаю», — начинал сказку свою сказывать, плести Степан Писахов. И известна тайна умельцам северным, что из коры березовой песню тоже сплести можно, и рассказать свою — берестяную сказку волшебную.

Городские, как я, очень любят поделки деревянные, берестяные... Норовят свою квартиру диковинными резными полочками, туесами тиснеными, коробами цветастыми уставить. Кому это модным кажется, а кому с деревом в наших домах бетонных легче дышится. Да и что говорить, всяк это любит. Вот только печально, если сам неумеха по дереву работать, а в магазинах пусто — все одни доски разделочные от «Порато баско...»

В голубом, ветхом доме, где даже стекла в окнах стариками глядят, располагаются мастерские народного фонда. Во дворе поленья раскиданы, корни во все стороны торчат. Лестница скрипит, в коридоре, хоть глаз выколи, сыростью, затхлостью пахнет. Нерадостно. А распахнул дверь в мастерскую Юрия Валентиновича Ходия, и так березовым духом пахнуло. Ну все, в лес попал. Да какой! Сказочный, волшебный.

«Пред глазами конный ряд:

Два коня в ряду стоят,

Молодые, вороные,

Вьются гривы золотые,

В мелки кольца завитой

Хвост струится золотой...»

— Таких коней берестяных штук пятнадцать в табун на всем свете наберется. Уже пять лет, как плету.

— А как придумалось такое? Во сне, что ли, увидели?..

— Не-е-т, — смеется. — Солонник берестяной плел, да вдруг думаю: дай-ка ноги приделаю, потом хвост, голову, гриву... Как сами напросились. И объяснить трудно.

Подумалось мне: сколь сильны народные традиции, и какую волюшку воображению дают! Талантливый мастер всегда фантазирует, чуть отходит от канонов, но сохраняет древний контур, выполняя утилитарную вещь, тот же туес, собственным видением, настроением.

— От канонов отступать можно и нужно, но гармонично, чтобы сохранить традицию, — как бы прочитав мои мысли, поправляет меня мастер.

А знал ведь наверняка, когда коней плел, что образ коня уходит глубокими корнями в далекую древность. С ним было связано множество обрядовых мотивов. Был конь крылатый, и в доисторические времена птица и конь имели одно значение. У нашего русского Сивки-Бурки, вещего Каурки, тоже по бокам птичьи крылья. Я не удержался, подошел, потрогал берестяной бок коня. А он теплый такой, мягкий, будто живой. Береста аж бархатится...

— У вашего коня и масть особая, рыжая в пятнышко, каурый.

— Это береста такая, силодёром ее называют, когда сок в березе успокоится, плащ ее березовый присохнет. Рвешь с силой...

— А не жалко дерево, гибнет ведь оно?

— Жалко. Прощения просишь: прости, милая, не во злобу... Настоящий мастер ни за что дерева не погубит. А силодёр редко берешь. Самый промысел в конце июня, в июле. Сокодвижение в березе, она сама и отдает кору.

Юрий Ходий — человек не очень до слов охочий, сказки сказывать не любит. Вот и я — про масть каурую, а он меня на землю возвращает: мол, кора такая, силодёром зовется. А все-таки не спроста конь рыжий. На русских иконах, изображающих змееборство, конь почти всегда или совершенно белый или огненно красный. У коня натура буйная, и подобен он пламени. В верованиях древних славян он охраняет жилище от злых духов. Вот почему на самом высоком месте дома язычники укрепляли деревянную голову коня. И чем больше раскрывался в беседе Юрий Ходий, тем явственнее ощущалась в нем интуитивная тяга к древнему язычеству, раннему христианству. Возрождает он исконно северные народные традиции. Ведь элементы язычества сохранились на Беломорском Севере вплоть до XXI века.

Оглядываюсь: со стены на меня маска берестяная шишкины глаза таращит, будто Леший посмеивается. В каповых вазах лесные букеты чудным цветом приманивают, под потолком птицы щепные крылья расправили.

Образ птицы в русских сказках связан с далеким пространством, в частности, с морем. Сесть на птицу — значило сесть в лодку. Не потому ли народные умельцы туловище птиц щепных вырезают наподобие лодки?

Но что это, над столом-то свесилась не царь-птица... ворона! Пузатая такая, носатая.

— Почему вдруг ворона, Юра?! Так непривычно, глаз уже пообвык к горделивым птицам счастья...

— Настроение у меня веселое было. Ворона — она лю-бо-пыт-ная! — хитро прищурился он.

Юрий Ходий молод. Ему чуть больше сорока пяти. Потому в общении с ним я не испытывал робости. Но вместе с тем удивлялся. Твердо до сих пор убежден был, что все народные умельцы седовласые старцы с бородами. Сидят себе в деревнях по избам и народ искусством своим удивляют.

— В основном плести люди начинают, когда в город перебираются, или ближе к пенсии. Вспоминают вдруг: мой дед плел, а я что, не умею? Все больше молодежи увлекается резьбой по дереву, плетением. Архангельск очень славится своим декоративным искусством. Вот в Мурманске нет мастеров. Была там зональная выставка, так все было скуплено мурманчанами. Вскоре и музей они открыли.

— Юра, расскажите, как народным мастером стали? Мне почему-то кажется, что и судьба у вас должна быть необычная.

— Обычная... Родился в Архангельске, а детство провел я в деревне Выселки Приморского района. Сколько помню себя, все рисовал и до сих по кисть не бросил. Люблю северные пейзажи. Школу художественную окончил в Архангельске, после больше не учился. Тогда «Беломорские узоры» открылись, я в окнах вижу: люди увлеченно строгают, вырезают. И мне захотелось. Резьбе по дереву учился у Виктора Карзина.

— А почему там не задержались?

— Поточный метод меня смутил, времени для творчества не оставалось. Год отработал, а после армии понял — не мое... Я люблю удивлять своим искусством. Бывает, столько идей разом захватит, что, кажется, и жизни не хватит, чтобы сделать все...

— А как выдумывается?

— Меня всегда мысли одолевают, когда иду быстро-быстро... Кажется, и не вижу никого вокруг. Чтоб не забыть, в блокноты зарисовки делаю. Вон их у меня сколько...

Листаю множество блокнотов, какие-то из зарисованных поделок уже на полках стоят, а какие-то ждут рук мастера. На одном из листков конь нарисован, только грива не кудрявая, а будто ветром расчесанная. На других страничках рукой Юры написано: «Сделать как можно быстрее». Это, видно, затем, чтоб настроение, как говорит Юра, на бегу пойманное, не потерять.

— С берестой восемнадцать лет работаю. Материал этот очень покладистый, эластичный, как кожа. Учился у Дмитрия Евгеньевича Задорина. Тростник люблю, лозу ивовую, последнее время и со стружкой все интересней работается...

В углу мастерской завис желтый, с тонкими паутиновыми сочленениями, тростниковый фонарь. А с него свешиваются, блеском перламутровым отливают стрежковые звезды.

— С деревом нельзя работать холодными руками. Дерево — самый теплый материал, он отдаст энергию, накопленную веками. Отдаст ее мастеру... Только что рожденное изделие еще холодит, но если его природная энергия богата, то и через десять лет от него будут исходить ласковые токи.

В русских сказках дерево как бы соединяло два мира: земной и небесный. Есть в сказках и «поющие деревья» — березы, светлоглазые певицы... Лес считался именно тем тридесятым царством, откуда вынесенные волшебные предметы имели целительную, чудодейственную силу: золотой прутик, вода живая и мертвая, лист зеленый, раны заживляющий...

— Дерево зачаровывает, и не только в лесу, — не спеша рассказывает Юра. — Держишь иногда в руках замысловатую чурку и чувствуешь, как твоя энергия и природная сливаются воедино, а в мыслях уже рождается, будто кем-то нашептанный образ. И тогда нельзя оторваться от работы. Кабы не домашние заботы, все дни и ночи работал бы и усталости не чувствовал. Дерево силы дает.

Талантливого мастера угадать несложно. И подсказкой тому — его поделки. Будь то лапти или корзина. Раньше, в старину, плели и вырезали, чтобы в хозяйстве пользоваться. Вещь должна быть и добротной, и ноской — этому учили, передавали из поколения в поколение. Но редко встретишь мастера, который не нахваливал бы свою вещь, пусть даже корзину: она у него и легкая-то и красавица, даже береста солнышком отливает...

А напоследок я самое сильное свое впечатление от мастерской Юрия Ходия оставил.

Среди акварельных рисунков, строгих северных пейзажей, в первую же секунду глаза выхватывают потрясающие по простоте, самой природой писанные берестяные картины. Оправленная в скромную деревянную рамку березовая кора, при долгом в нее вглядывании, способна менять своими линиями, пятнами и древними наростами всевозможные сюжеты. Неясные образы собственных ассоциаций переносятся на ее природную основу. Кусочек древнего леса, с паутинкой бабьего лета, как бы зовет, втягивает в свою первозданность, нетронутое целомудрие. Я от изумления слова вымолвить не мог...

— Однажды нарезал берестяные полосы, и вдруг задержал взгляд на березовой коре. Да ведь она сама — чудо! Даже ее червоточинки как чьи-то углевые наброски. И в мыслях уже проносятся древние лики, наскальные рисунки, то солнечный закат, то радужная игра... Как грамоты берестяные. Вскочил, как сумасшедший, ножницами вырезал и вот, смотрите, что получилось.

Юра достал из заветного места лист березовой коры. Но когда я посмотрел на него, у меня даже кончики пальцев похолодели. На бездонном, космическом фоне скорбно застывшая фигура. Берестяная икона!

Материал и тема оказались в каком-то удивительном родстве. Возвышенное и земное соединились, и тема обрела истинно народный характер.

Юра начал объяснять, что он еще дополнит икону тростниковыми лучиками, чтобы нимб образовался, протянет шнур холщовый... Но я пребывал в каком-то оцепенении.

— Скажите, вы у кого-то увидели подобное или...

— Нет, это моя идея, если хотите, мой эксперимент. Признаюсь, что и показывать никому пока не хочется...

Понятно, ведь это его открытие. И оберегает он его, как в старину берегли новорожденного от чужого, дурного сглаза. Но недолго уж осталось всем ходиевским диковинкам от людей хорониться. В начале ноября откроется выставка народного мастера — в одной из северных изб в Малых Корелах. И среди вещих птиц, рыжего табуна будет завораживать приходящих его берестяная икона.

Помните, если долго-долго смотреть на освещенный ярким солнечным светом предмет, то, закрыв глаза, можно разглядеть его мельчайшие подробности. Мои впечатления от искусства Юрия Ходия подобны вспышке. Забыть не смогу.

А все-таки, как мудро Степан Писахов говорил: «...о словах писаных рассуждаю. Напишут их, они и сидят на бумаге, будто неживые. Кто как прочитат. Один промычит, другой проорет, а как написано, громко али шепотом, и не знают... Горячи слова завсегда торопыги». И если мои слова горячие кого-то не убедили, попытайтесь увидеть удивительное искусство Ю. Ходия сами.

Александр ХУДОЛЕЕВ

г. Архангельск