СОЗВЕЗДИЕ ВОДОЛЕЯ

Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

За Тверцой тяжело собиралась гроза. Сумрачно, угрюмо на­двигались на тверские леса иссиня-черные, с багровыми подтеками тучи. Они то расходились, приоткрывая небо, то вновь, тяжело сталкиваясь, налетали друг на друга, и тогда оттуда, из-за туч, на притихшую пашню, на за­ливные луга наваливались трескучие раскаты грома.

То и дело молнии полосовали небо. Тревожно шумел подхва­ченный ветром темный, густой лес. Растрепанные березки гибко кло­нились друг к другу. От громовых ударов пугливо вздрагивали осинки. Только старая ель, выросшая сбоку дороги, там, где начинался луг, стояла задумчиво, не­подвижно, словно ничего не замечая. Она была так толста, сучковата, что даже сильный порыв ветра не покачнул ее.

Под густым шатром ели стоял рослый, длинноногий парень с худощавым продолговатым лицом и большими оттопыренными ушами. На нем была серая в черную по­лосочку кепка с пуговкой на макушке, клетчатая рубаш­ка с длинным рукавом, подпоясанная узким ремнем, и брюки, подвернутые выше колен. У ног лежала удочка и сачок на ореховой рогулине. В старом ведре плескались несколько рыбин. Одна из них, большая серебристая плотвица, выпрыгнула из ведра, зашлепала хвостом. Но парень не обратил на это внимания. Пригнув сук ели, не смея пошевелиться, он, не отрываясь, смотрел в сторону дороги. Там, шагах в десяти от него, прячась от дождя, под раскидистым вя­зом стояла девушка с толстыми русыми косами, сви­сающими до пояса. Природа щедро наградила ее и красотой, и здоровьем, разве только рост был маловат да немного широковаты плечи. Умытое дождем лицо ее с гордо вздернутым носиком и круглыми, цвета ранней вишни щеками светилось счастьем. В синих больших глазах прыгали озорные искорки. Казалось, ей все нипочем: и дождь, и то, что промокла до нитки. Она поставила в траву кувшин, прикрытый листом подсолнуха и обвя­занный белой тряпицей, не торопясь, переплела растре­павшуюся косу, одернула белую кофточку, плотно об­тянувшую маленькую грудь, и, наклонясь, принялась отжимать подол черной юбки.

Под ногой парня хрустнул сук. Девушка, вздрогнув, одернула подол.

— Ой! Кто тут?

— Это я. Не бойся, — вышел парень.

— Колька! Черт. Ты чего тут?

— На тебя пришел поглядеть. А ты... пугливая.

— Какая есть.

— Куда идешь?

— Обед несу.

— Возьми меня с собой.

— Зачем?

— Провожатым буду.

Девушка подхватила кувшин:

— Сама дойду... без провожатых!

Колька преградил дорогу, восхищенно уставился на девушку.

«И до чего ж ты славная! Ну да что теперь об этом! Сенькина невеста...» Он зло сорвал с березки мок­рый лист, скомкал его и бросил под ноги.

— Даша...

— Что?

— Вечером придешь?

— Приду. А тебе какое дело?

— Может, провожу?..

Дарья строго свела брови:

— Еще что выдумал!

— Сеньки боишься?

Девушка вспыхнула, будто ее поймали с поличным, даже ушко покраснело. Ничего не сказав, она быстро повернула в сторону, перепрыгнула через узкую канаву и, держа в одной руке кувшин, в другой туфельки, побе­жала напрямик по лужам.

Дождь перестал, но небо за Тверцой все еще зловеще чернело. Гулко, словно кто-то ходил по листам железа, грохотал, отдаляясь, гром. Взбудораженный лес шумел, как вода в прорванной плотине. В небосклон разноцвет­ной дугой уперлась большая радуга. В болоте за рекой горело подожженное молнией дерево. Над его макушкой плясали багрово-дымные языки пламени.

Дарья быстро пробежала засеянное горохом поле и вскоре была у знакомого старого дуба, под которым горбился крытый еловой корой и сеном шалаш.

Дед Поликарп даже при гулких раскатах грома непробудно спал. Лежа в шалаше на свежем сене с двустволкой в руках, он сладко посапывал в скомканную бороду да изредка шевелил босой ногой, отгоняя мух. Под го­ловой у него топорщился суконный зипун.

У шалаша на четырех дубовых кольях, вбитых в землю, перекосился дощатый столик, покрытый берестой. Дарья поставила на него кувшин.

— Дедусь! А дедусь...

— Ась! Чаго? — оторопело вскочил дед, но, увидев Дарью, виновато почесал затылок. — А я, было, вздрем­нул...

Девушка села у стола на пенек.

— Что ж ты в баню не приходил?

— Думал пойтить, да проклятая жара разморила. Иску­паюсь в реке. Ты бельишко принесла?

— Принесла.

— А газетку?

— И газетку тоже.

— Спасибочко. Умница ты моя.

Кряхтя, Поликарп вышел из низкого шалаша, повесил на крюк зипун, поглядел на небо, испуганно перекрестился.

— Господи, твоя воля! Грозища-то какая ползет. Всю капусту изничтожит. А-я-я-яй!

Он постоял в раздумье, качая головой, досадуя, по­том сел за стол, зажал между коленями кувшин — видно, ему было так удобнее, — перекрестился, взял ложку, ку­сок ржаного хлеба и начал хлебать окрошку. Ел дед не спеша, тщательно прожевывая кусочки ветчины.

— Ну, как там? Что пишут в газетке? — спросил он, сунув ложку в кувшин.

— Пока ничего особого, дедусь. Идут бои с пере­менным успехом.

— С переменным, говоришь? — Глаза у деда сразу загорелись.— Может, Бог даст, откинут лиходея? Ну-ка, прочти.

Дарья достала из-за пазухи мокрую, сложенную вчет­веро газету, развернула и начала читать:

— «Сообщение Советского информбюро за двадцать пятое июня. Двадцать пятого июня подвижные части противника развивали наступление на вильненском и барановичском направлениях.

Крупные соединения советской авиации в течение дня вели успешную борьбу с танками противника на этих направлениях. В ходе боя отдельным танковым группам противника удалось прорваться в район Бибирево — Зеленково».

Дед как-то сразу обмяк, помрачнел. Деревянная лож­ка застряла в кувшине. Думалось, пошумят на границе, и кончено. «А оно вон как... Опять ползет беда. Опять быть сиротам, отцам на костылях. В горле еще комом стоят слезы по родному брату, погибшему в бою под Псковом. Осталась вот Дашенька. Легко ли ей без отца, без матери? Да и нам со старухой как глядеть на нее, си­ротинку? Чем-то все обернется? Ах, какая беда!»

Глава 2

К вечеру гроза откатилась назад. Встречные верхо­вые ветры растрепали тучи, отодвинули их куда-то в сторону, и в небе над Тверцой снова загорелись звезды. Особенно выделялось созвездие Водолея.

Отзвенели во дворах подойники, стихли голоса уста­лых хозяек, девушки, наскоро поужинав, спешили на улицу.

В тесном деревенском клубе летом было жарко, и иванищевские девчата еще с весны облюбовали себе местечко для гуляний под ракитами у недостроенной хаты председателя колхоза Пантелея Свистунова. Здесь, на утоптанной каблуками площадке, танцевали под гар­монь, играли в горелки, а не то усаживались с парнями на бревна и долго, почти до рассвета, пели, рассказыва­ли веселые и страшные сказки.

Теперь девушки снова собрались под ракиты, плотно сели рядком на бревна, грустно запели на мотив страданий:

Ох, чего же ты, сестренка,

Плачешь ночку не одну?

Ох, подружка, я миленка

Проводила на войну.

На девичьи голоса пришла заметно поредевшая вата­га парней. Все были в костюмах, праздничных рубахах. Колька Стриженков надел серую клетчатую косоворотку, туго стянутую витым шелковым поясом с красной бах­ромой. На козырек черной кепки приколол белую ромашку.

Увидев ребят, девчата сразу зашушукались, и кто-то из них громко запел:

Мой миленочек влюбился,

Не на шутку, неспроста,

В попугая нарядился

И подумал — красота.

Ребята с ходу облепили бревна. Раздался девичий хохот, визг:

— Ой, щекотки боюсь!

— Дарьюшка, заступись!

— Осторожней, медведь!

Парни упрямо старались подсесть к любимым.

— Дарьюшка, потеснись. Пусти под бочок.

— Водочку б не пил, дружок.

— Последний день гуляю. Не сердись.

— Глашенька, с вами можно?

— Можно, только осторожно.

Деревенскому гармонисту Сеньке Сторожкову, чубатому редкозубому подростку, скромно одетому в хлопчатобумажный серый костюм и парусиновые ботинки, уступили место на пер­вом бревне, рядом с Дарьей.

Он не спеша накинул на плечо ремень, расстегнул ме­ха, разминая пальцы, пробежал по кнопочкам сверху вниз и, чуть склонив голову на плечо, заиграл вальс «Амурские волны».

Повеселела улица.

Парни пригласили девушек. Колька подошел к Дарье, взял ее за руку:

— Пойдем потанцуем.

— Пойдем.

Легко, красиво, словно птичка порхает, танцует Дарья. Все в ней просто, изящно. И одета она скромно: черная юбка, туго стяну­тая в талии, белая кофточка, белые банты в косах. Глядит на нее Колька и немеет от счастья. Она так близко, что он слышит ее дыхание, чувствует тепло ее тела. Даже впотьмах можно разглядеть маленькую родинку под ушком, где поблескивает золоченым серпиком сережка. Мягкие волосы щекочут ему щеку. «Быть бы с ней всегда так рядом».

Уловив момент, когда вблизи никого не было, Колька шепнул Дарье:

— Пойдем, погуляем.

— Нет.

— Ну почему?

— Так... неохота.

Понурив голову, Колька вышел из круга.

Гармонь заиграла «Цыганочку», но плясать никто не вышел. Девушки уселись на бревна и бойко запели:

Вы не дуйтеся, девчата,

Что гулять мы к вам пришли,

Мы попляшем, потанцуем,

А ваши парни не нужны...

Парни в ответ озорно ответили своей частушкой:

Э-эх, чего, бабы, приуныли,

Опустили рукава?

Или дома надоели

Алкоголики-мужья?

У меня друг Степка был,

Я не долго с ним ходил:

Скоро ржевская милиция

Приехала за ним.

На соседнем дворе, хлопая крыльями, загорланил петух. Небо в заречье посветлело. Пора... Сенька снял с плеча ремень, встал:

— До свидания, девушки!

Расходятся в разные стороны парочки. Неспешно гаснут звезды. Тают девичьи припевки. Осторожно поскрипывают калитки, звякают щеколды, ложатся спать ребята, а Сенька все еще стоит у родного дома. Последний взгляд на три окна, крылечко, старый амбар, где спят отец и мать...

— Прощайте, родные... Не скоро увидимся теперь.

Где-то тихонько скрипнула калитка. Сенька обер­нулся, взглянул на низенькую хатку под горбатой соломенной крышей, стоявшую по ту сторону улицы, и только тут понял, как дорога она ему теперь как жалко с нею расставаться.

Откуда-то прибежал пропахший сеном Шарик, ки­нулся на грудь, лизнул руку горячим языком.

— Прощай, друг. Иди, лохматый, спи...

Не понимая, в чем дело, собака виновато вильнула хвостом и лениво побрела под крыльцо.

Повесив на плечо гармонь, Сенька легко перелез через забор, торопливо зашагал по узкой стежке на берег Тверцы. К условленному месту прибежала и Дарья. На развилке дорог, под старой дикой грушей, сошлись, взялись за руки, долго, кажется целую вечность, мол­чали.

Из-за синей тучи мягко лила чарующий свет луна. Низко над головой в кружевном сплетении зеленых веток чернела густая завязь плодов. В листьях неистово бился крыльями жук. Где-то близко во ржи кричала перепелка. Но вот, наконец, все смолкло. В предутренней дреме уснула земля.

Сенька привлек Дарью к себе, вздохнул:

— Ну, до свидания. Не поминай тут лихом.

— За что же, Сеня?

— Как «за что»? Мало ли чего такого было... Ну, хотя бы за тот репейник, что в косы вкатал. Помнишь?

— Ой, Сеня! Нашел что вспоминать. Да они у меня вон какие выросли.

Сенька посмотрел на тугие Дашины косы, на ее стройную фигурку и с радостью подумал: «Нет лучше девушки на свете. Вернусь с войны, обязательно женюсь на ней».

— О чем ты думаешь, Сеня? — тронула ремень гар­мошки Дарья.

— О тебе.

— Обо мне? А что?

Сенька прислонился спиной к теплому шершавому стволу груши, смущенно опустил глаза:

— Скажи... Ты будешь ждать... меня? Дарья ласково посмотрела на парня, еще крепче прижалась к его руке, тихо прошептала:

— Да.

Она помолчала, глядя куда-то вдаль, потом так же тихо заговорила:

— На сердце неспокойно, Сеня. Будто расстаемся...

— Ну что ты? Ничего не случится. Вот увидишь. Только ты, смотри, сразу никому не говори, куда мы по­ехали, а то Пантелей в Старицы примчится и со станции вернет. Дня через два скажешь, чтоб дома не волнова­лись.

— А может, повесток дождетесь? — вдруг спросила Дарья.

Сенька вздохнул:

— Да пойми же...

— Ладно, не сердись,— ласково улыбнулась Дарья.

— А я и не сержусь. На тебя разве рассердишься? Ты ж такая...

Не зная, откуда взялась смелость, Сенька обнял де­вушку и неумело поцеловал ее в жаркие губы.

Глава 3

В понедельник под вечер участковому милиционеру Скороходову позвонил председатель колхоза «Вымпел» Пантелей Свистунов и сообщил, что в деревне Иванищи кто-то поджег стог сена и в прошлую ночь неизвестно куда ис­чезли Николай Стриженков и Семен Сторожков.

Поговорив со Свистуновым, участковый подошел к кар­те района, висевшей на стене. Двумя извилистыми, почти параллельными линиями протянулись с севера на юг ре­ки Волга и Тьма, а между ними раскинулись леса, луга, болота, знакомые деревни, рабочие поселки, урочища, озера и речушки. Вот и деревня Иванищи. Она расположилась на юге Старицкого района в густых Тверских лесах. «Возможно, парни просто заблудились и теперь кружат где-либо в лесу, — подумал Скороходов. — Они, навер­ное, и стог сена подожгли».

Скороходов посмотрел в окно. Вечерело. К березовой роще спешили на ночлег грачи. По железной дороге со стороны Калинина прогрохотал эшелон. На открытых плат­формах под брезентом горбились танки, пушки, броне­вики. В голове эшелона тяжело пыхтели, рассыпая огненные искры, два паровоза, и далеко-далеко вокруг разносился тревожный перестук колес, который, каза­лось, выбивал: «Война, война, война...»

Скороходов закрыл окно и начал собираться в до­рогу.

— Папочка! Ты куда? — выбежал из соседней ком­наты с мячом в руках черный, курчавый, как цыганенок, мальчик.

— В лес на охоту, сынок, — пошутил отец.

В комнату вошла жена Ксения, низенькая, черноволо­сая женщина лет тридцати пяти, одетая в длинное, с ши­роким подолом платье.

Оставшись сиротой, до двадцати лет Ксения коче­вала с цыганским табором. Но однажды летом в Старице на ярмарке к ней подошел красивый парень в воен­ной гимнастерке.

— Погадай, чернявая.

— Давай, желанный. Всю судьбу предскажу.

Они отошли от табора под ракиты, сели на берегу Тверцы. Цыганка долго говорила о судьбе, счастье, а па­рень все смотрел на нее и смотрел, то улыбаясь, то хму­рясь, а потом, когда она закончила гадать, взял ее за руку и сказал:

— Знаешь что, чернявая?

— Что, расхороший?

— Выходи-ка замуж за меня.

— Не смейся надо мной, — вспыхнула девушка.

— А я и не смеюсь. Правду говорю. Я давно за тобой присматривал. Третий раз на ярмарке — и все из-за тебя.

— Правду говоришь, иль врешь, солдатик?

— Конечно, правду.

— Дай клятву жизнью и всеми звездами.

— Клянусь. Всю жизнь любить буду.

Вскоре они поженились. В первые месяцы Ксения ску­чала по табору, а потом привыкла. От цыганской жизни у нее остались лишь серьги в ушах да пристрастие к широким юбкам.

Остановившись у порога, жена удивленно взглянула чер­ными глазами на мужа:

— Вася, ты куда?

— В Иванищи.

— Зачем?

— Срочное дело есть, Ксенечка. Она подошла к мужу, положила руки на его широкие сильные плечи.

— А может, завтра, Васенька... утром?

— Нельзя.

Он крепко поцеловал жену, обнял и чмокнул в щеку сынишку, затем торопливо вышел из дому. На крыльце замедлил шаг, посмотрел на огороды. Над лесом, куда лежал путь, пугливо метались всполохи зарниц.

...В правлении колхоза участкового ожидал Пантелей Свистунов.